Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

— А, так это были… Его зовут — Ткач. Алексей Ткачёв в девичестве. Наёмник.

— Почему ты идёшь за ним? Он и твою маму убил?

— Нет, вряд ли.

— Что-то украл у тебя?

— Это уже ближе к истине.

— Он не похож на местного. Издалека пришёл?

— Да, протопали мы с ним немало. От самой… Издалека, в общем.

— И как там, вдалеке?

— Что, дальше Березников не бывала?

— Нет. Отец говорил — дальше только лес полный чудищ. Во все стороны лес. А там, где леса нет, мёртвые города, в которые лучше вовсе не соваться. Но сам-то в Пермь ходил, — добавила она слегка обиженно. — Правда это?

— В основном — правда.

— А ты откуда тогда взялся, если не с Березников? И Ткач этот?

— Я же сказал: "в основном". Есть, конечно, ещё города, но их мало, и становится всё меньше.

— Почему?

— Делать там нехер, вот люди и уходят.

— А куда уходят?

— Туда, где лучше. В другие города, более успешные. Селятся вокруг, надеются откусить от большого пирога. Только мало кому удаётся. Так и гниют в своих трущобах. Батрачат, воруют, собой торгуют, детьми… Короче, выживают, кто как сумел.

— А ты? Ты родом из такого города? А как он называется? Много там народу? А метро есть? А…

— Стоп, — предостерегающе поднял я указательный палец. — Не слишком много вопросов в первый день знакомства?

Оля со вздохом пожала плечами.

— Арзамас. Это мой город.

— Не слыхала.

— И хорошо.

— Почему?

— Как тебе сказать… Население тамошнее придерживается несколько иного мировоззрения, чем твоя семья. Сложно было бы вам найти с местными общий язык. Таких там называют лацами. Нормальными, то бишь. И, мягко говоря, не жалуют. А учитывая род занятий, ваша семейка закончила бы… — я живо представил, как "гостеприимные" жители моего родного города окружают обоз переселенцев, под визг и улюлюканья стягивают с возов, забивают камнями, вспарывают животы, а то и впиваются зубами в ещё трепещущее лацовское мясо, ошалелые от крови лошади несут, раскидывая по грязным улочкам бесхозный уже скарб на радость дворовой шпане и зевакам. — Плохо. Вероятно, хуже, чем сегодня.

Оля посмотрела на меня с подозрением.

— Ты — мутант?!

Я сдвинул капюшон чуть назад, и солнечный свет, отразившийся от жёлтой радужки, дал ответ вместо меня.

Плот меж тем пересёк реку, и я, сойдя на берег, вывел лошадей следом.

— Надо лебёдку стравить, — потянула Оля вниз рычаг на дизеле, — а то баржа зацепит, и не вернёшься.

Оптимистка.

— Залазь уже. Ткач состарится и помрёт при наших темпах.

— Сейчас, — Оля заглушила движок и села за вожжи. — Но-о!

Пермская природа хороша. Жаль не пришлось побывать тут летом или в пору ранней осени. Но даже слякотной весной здешние леса радуют глаз. Не такие дремучие как муромские, с низкорослым подлеском и огромными мачтовыми соснами в два, а то и три обхвата. Скоро потеплеет, и их кора засочится смолой, источая повсюду дурманящий терпкий аромат. Что может быть лучше, чем дышать на берегу реки хвойным воздухом и слушать шелест зелёных шапок наверху, когда ветер проносится над ними, будто мозолистая ладонь над вихрами младенца. И ни души вокруг. Интересно, смог бы я жить здесь? Вот взять да и послать всё нахуй. Соорудить домик, удить рыбу, стрелять зверушек, собирать грибы, ягоды, вкусные коренья… Никаких тебе ткачей, никаких злоебучих заказчиков. М-м… Скучно. Грядочку-другую конопли? Сторчишься. А там и до зоофилии недалеко от одиночества. Социопатия социопатией, но сношать кабаних — это уже за гранью добра и зла. Стало быть, не судьба. Жаль.

— Что ты сделаешь, когда найдёшь его, — нарушила Ольга размеренный ход моих мыслей, — убьёшь?

— В конечном итоге — да.

— Что значит "в конечном итоге"?

— Ну, перед этим ещё много чего предстоит сделать.

— Будешь пытать его?

— Наверняка.

Олины губки растянулись в довольную улыбку.

— Это хорошо. А можно…?

— Желаешь присоединиться к захватывающему процессу?

— Угу, — кивнула она, слегка смутившись.

— Это ведь нескоро случиться. Ткача нужно ещё выследить, поймать, да так, чтобы жив остался. Я, между прочим, с осени за ним бегаю.

— Ничего, — Ольга решительно нахмурилась, — я потерплю.

— А как же твои подопечные? Малышня, — уточнил я, видя непонимание во взгляде.

— Они справятся… первое время. А через неделю тётка из Лысьвы вернётся, поможет.

— У меня нет времени нянчиться с тобой.

— И не надо. Я сама о себе позабочусь. Я — не малышня.

— Неужели? Охотилась когда-нибудь на людей?

— Нет. Но стрелять умею, — подняла она невесть откуда взявшийся в её детских ручонках АПБ.

— Твою мать! — схватил я направленный мне в бочину ствол. — Совсем спятила? Он же заряжен! Не хватало ещё сдохнуть из-за восьмилетней дуры, возомнившей себя ангелом мщения.

— Я даже спуска не касалась! — заявила та обижено. — И мне девять!

— С предохранителя зачем сняла?

— Показать хотела, как стреляю.

— Тебе этой железякой физиономию расшибёт.

— Отдай! — вцепилась она в пистолет и решительно потянула, забыв в приступе негодования про Красавчика, сосредоточенно наблюдающего за происходящим прямо у неё за спиной. — Я умею!

— Да хер с тобой, калечься. Только не ной потом.

Ольга завладела, наконец, оружием и взяла наизготовку, едва удерживая тяжёлый громоздкий пистолет в маленьких ладошках.

— Ворона, — предложил я цель метрах в двадцати.

— Останови.

Не успели лошади встать, как прогремевший выстрел заставил их сорваться с места, и только туго натянутые вожжи уберегли нас от прогулки по лесу верхом на оглобле. Вороне же повезло меньше. Точная пуля превратила божью тварь в облачко серых перьев.

— Хм, неплохо.

Завалившаяся навзничь Ольга поднялась, растирая ушибленный лоб и сияя улыбкой на сморщенном от боли личике.

— Я же говорила, что умею.

— Как ты смогла его у меня вытащить?

— Да само получилось, — пожала она плечами.

— И давно у тебя это получается?

— Лет с пяти. Толя научил, брат двоюродный. Он в Соликамске живёт.

— Карманник?

— Лучший, — улыбнулась Оля и, помрачнев, добавила: — А ты много людей убил?

— Много, но недостаточно. Мир всё ещё полон этого дерьма.

— Больше десяти?

— Одиннадцатого я записал на счёт, когда был годом старше тебя.

— Ух! — взгляд засветился неподдельным восторгом. — А как… что ты…?

— Чувствовал?

— Угу, — кивнула она, предвкушая, видимо, эпическую историю о становлении выдающегося — чего скромничать? — охотника за головами, сдобренную толикой драматизма и душевных метаний.

— Обиду. Мой первый покойник был весьма перспективным в плане дальнейшей разработки, но я всё обговнял, тупо выполнив приказ. Теперь вот морожу яйца в вашей сраной глуши, а мог бы…

— И всё? — округлила Ольга глазёнки, будто её только что жёстко и цинично наебали, растоптав хрустальную мечту грязным сапогом пошлости.

— Ну что ты? Было охуенно. Такое, знаешь, чувство непередаваемое, вот прям взлетел бы к самым звёздам, аж голова кружится, и вообще, заебись.

— Правда? — произнесла она с придыханием, глядя на меня, как на икону.

— Нет. Человек — это десять кило костей, пятнадцать — ливера, пятьдесят — мяса и полведра крови. Очень похож на свинью. И смерть их ничем не отличается. Как, впрочем, и жизнь, у большинства.

— Не любишь людей, да?

— Видишь ли, многие ортодоксальные люди даже не считают меня представителем их биологического вида. А межвидовая любовь — нонсенс.

— М-м?

— Эх… Да, я не люблю людей.

— А за что?

— Боюсь наскучить тебе слишком долгим монологом.

— Моно…?

— Если опустить второстепенные причины, то, пожалуй, могу выделить основной побудитель к истреблению представителей твоего вида — люди задают слишком много глупых вопросов.

Получив пищу для размышления, Ольга, наконец, заткнулась, снедаемая заживо нереализованным любопытством.

Славься, Боже милостивый! Ты даровал мне час тишины! Неужели я в её годы был так же болтлив? А ведь нас под одной крышей набралось четверо. Теперь понимаю, отчего Валет страдал "внезапными" приступами бешенства. Истинно великомученик. Упокой Господь его чёрную душу, если она была.

Лошади мерно вышагивали, ломая копытами ледяную корку и выдувая облачка пара, телега успокаивающе поскрипывала, Красавчик, как обычно, пялился на кобыльи задницы, а Ольга боролась с любопытством. Безуспешно.

— Сколько стоит убить человека? — спросила она, продолжая смотреть на дорогу.

— Ну, согласно христианскому прейскуранту — вечность в аду.

— Нет, сколько денег нужно заплатить тебе за убийство?

— Ах, вот оно что. Тут всё сугубо индивидуально. Зависит от сложности целей.